Рассказы

Тотти

                                                                        Солнце поцеловало меня.

                                                                                        Эдит Сёдергран

Инесса прижалась щекой к оконному стеклу и смотрела, как высокие ели, раскачиваясь на ветру, щекочут небу животик. Небо — это огромный звездный кот, свернувшийся вокруг планеты. И до тех пор, пока ему нравится игрушка, этот шарик — планета Земля, кот будет обнимать ее, согревать и оберегать, и не даст закатиться в дальний пыльный угол, где планета сгинет, потухнет и остынет, и никто про нее никогда не вспомнит.

Поэтому — дуй! Дуй, ветер, — мысленно шептала Инесса. Раскачивайтесь, ели и сосны!

Она прильнула к стеклу ухом и отчетливо слышала довольное мурчание небесного кота.

— А что мне еще остается? Стараюсь не обращать внимания, — перекрыл мурчание голос тети Вики. — Я понятия не имею, что с ней. Все время молчит. А мне, понимаешь, перед людьми стыдно. Приятно что ли, когда ребенок ненормальный?

Тетя Вика рассказывала своей подруге про нее, Инессу, и даже не старалась говорить тише.

Из кухни горьковато пахло кофе и сигаретным дымом.

— Может, показать ее специалисту? — посоветовала подруга. — Наверняка имеет место неприятный диагноз. Знаешь, в наше время дети поголовно с диагнозами.

— Да показывала я ее! И психологу, и неврологу. Куда только не возила. Даже в институт мозга. Говорят, здорова, просто необычная. Ты рисунки ее видела? Каждый день пачками выбрасываю. Бред один.

Инесса покосилась на хрустальную вазу. При маме здесь стояла обычная стеклянная банка, зато с цветами или пушистыми еловыми ветками, обломанными ветром с самых вершин.

Тетя любила хрусталь. Раньше Инесса видела ее редко, но часто слышала от мамы, мол, тетя Вика опять уехала на заработки.

— Девочка не виновата, что такая. С другими детьми играть не может, — объясняла тетя.

«Могу, но не хочу», — подумала Инесса и дотронулась рукой до ломкого хрустального узора.

Мама говорила, весь этот хрусталь, а также золото и каменные крошки, за которые люди отдают зарплаты, — пустое.

Настоящее — филигранные морозные узоры на окнах, золото ласкового вечернего солнца, сверкающие бриллианты на поверхности темного озера с песчаным берегом.

— Во всем виновата ее мама. Моя сестра и сама была странной, и вот — ребенка испортила. Где это видано? В садик не отдам, в школу не отдам, ее там не поймут, сломают, сделают несчастной. Уж профессиональные педагоги получше нее знают, что для ребенка благо, а что вред!

Инесса слегка надавила и хрустальная ваза с противным скрежетом поползла по столешнице.

— Да-а, сочувствую, — вздохнула тетина подруга.

— И потом! — волновалась тетя. — Разве поменяет человек в здравом уме квартиру в центре Петербурга на эту халупу в зачуханном Рощино?!

Инесса застыла. Мама рассказывала, что Рощино появилось, когда не только Петербурга, но и самого Петра Первого в помине не было, и называлось прежде вовсе не Рощино, а Райвола. И дом у них славный. Даже исторический. Построен на каменном, еще финском, фундаменте. Мама говорила, будто согласна здесь состариться, а Инесса смотрела на лунную мамину кожу и не могла представить на ней морщины.

— А мне теперь думай, как разрулить обратно! Спасибо, сестренка! Ох, прости, оссподи, царствие тебе небесное!

Последние слова утонули в предсмертном звоне хрусталя.

В кухне загрохотали стулья. Тетя Вика с подругой появились в дверях.

— Вот, о чем я говорила, понимаешь?! — причитала тетя Вика. — Оссподи, дай мне сил!

— Может, коньячку? — предложила подруга.

— Пожалуй. Инесса! Иди гулять! На улице от тебя меньше ущерба.

Инесса молча накинула поверх ситцевого платья ветровку и вышла в сад.

Сад — громко сказано. Несколько старых яблонь, а в основном скорее — лес.

Мама не успела заняться посадками. Они и пожили-то здесь вместе всего несколько месяцев.

Мама говорила, облагородить — это значит уничтожить всю красоту и устроить скучные грядки.

И обе они не желали лишаться упоительных объятий леса.

Прямо у почерневших стен дома розовеют сыроежки.

Шаг с крыльца — и ты в компании вековых елей и сосен идешь вниз по мшистой тропинке, вдоль которой среди вереска и папоротника краснеет брусника, поблескивают темные бусинки черники, и тонкие осинки машут круглыми ладошками, путая светящиеся паутиновые кружева. Дятел стучит, аккомпанируя птичьим трелям. Высоко в кронах суетятся маленькие серые белки.

Дальше — лес улыбается старым щербатым забором, который больше не составляет преграды. Деревья расходятся в стороны. Повсюду из земли проступают и длятся бесконечные корни, словно голубые вены на маминых руках.

И наконец тропинка тает и теряется в песке у гладкого темного озера, в котором плавают облака и дикие утки.

Инесса подолгу сидела здесь на поваленном ветром дереве — в покое и одиночестве, убаюканная в ладонях леса.

Но сегодня место оказалось занятым.

На дереве, возвышающемся над песком, словно хребет неведомого гиганта, уже пристроилась девочка.

Инесса остановилась и шагнула назад. Скорее — прочь отсюда. Потому что девочка обязательно начнет знакомиться, задавать вопросы — как зовут, откуда и самый невыносимый вопрос — «где твоя мама?»

Инесса пятилась, спотыкаясь о корни, но девочка и ухом не вела.

Странная. Будто не замечает. И платье на ней странное — пышное, с длинными рукавами и узким воротником, закрывающим шею. И трепещущие волосы заколоты высоко, как у взрослых.

Безразличие девочки казалось осязаемым — холодным, как лед.

Безразличие безопасно. Оно не требует ответов.

Инесса помедлила, а затем приблизилась к дереву и села на другом конце. Дерево качнулось и сухо захрустело.

Девочка продолжала неотрывно смотреть на воду, словно в озере плавали не только облака и утки, но и звезды, и планеты, и целые галактики.

Инесса с удивлением поняла, что на этот раз сама не прочь задавать вопросы.

Она с нарочито громким кряхтеньем вытряхнула из сандалий песок, но привлечь внимание девочки снова не удалось.

Наверное, она глухая и всё равно ничего не услышит.

Инесса пошевелила отвыкшим от слов языком, разомкнула губы и хрипло прошептала:

— Твои волосы светятся в лучах. Как корона. Живая корона на ветру.

Девочка повернулась и посмотрела внимательно и серьезно. Потом улыбнулась, словно узнала.

Инесса тоже улыбнулась и поднялась с дерева.

— Только не подходи ко мне, — предостерегла девочка.

— Почему?

— Я болею. Могу тебя заразить.

— А может, я как раз хочу заразиться, чтобы очутиться с мамой — там, на небе! — неожиданно для себя выпалила Инесса. Откуда взялась эта обида, сдавившая горло?

— Еще успеешь. Твоя мама не обрадуется, если так рано, — задумчиво рассудила девочка. — Ходи пока по земле, ищи свою тропу.

— А что ты здесь делаешь?

— Например, спасаю котиков.

Инесса удивленно осмотрелась. Никаких котиков вокруг не было.

— Где же они?

— А ты следуй за мной. Покажу одного. Только близко ко мне не подходи. Нельзя.

Девочка зашагала вдоль берега. Инесса пошла следом.

Песок сменился зарослями тростника — пришлось обходить по глубокому зыбкому мху, в который ноги проваливались выше щиколотки.

Постепенно в птичьем щебете стал различим слабый сиплый писк.

Девочка остановилась возле больших валунов и показала рукой:

— Посмотри там.

Инесса послушно подобралась к берегу и ахнула:

— Ой, мамочка!

За скользкую каменную кромку цеплялся мокрый дрожащий котенок.

Она села на корточки, одной рукой ухватилась за куст, а второй потянулась вниз, вытащила котенка и прижала холодное тельце к груди. Ситцевое платье мгновенно пропиталось ледяной водой.

— Бедняжка. Как он сюда попал?

— Их было пятеро, — сказала девочка. — Остался один. Его зовут Тотти.

— Откуда ты знаешь, как его зовут?

— Потому что он всегда выживает. Мой Тотти. Впервые он пришел, когда я была еще взрослой, — непонятно ответила девочка. — Возьмешь его к себе? Я разрешаю.

Инесса посмотрела на котенка. Он так устал, что в теплых объятиях мгновенно притих и закрыл глаза.

— Тотти… — прошептала она. — Пойдем домой? Ты, наверное, есть хочешь?

Внезапно ветер стих и тишина заложила уши, как в самолете.

Инесса подняла глаза. Девочки возле валуна не было.

Она хотела позвать, но вдруг поняла, что так и не спросила имени.

Ну и пусть. Сейчас не время играть в прятки. Нужно скорее накормить Тотти.

На крыльце стояли тетя Вика с подругой.

— Час от часу не легче. Скажи, что мне это мерещится! — простонала тетя, увидев Инессу с котенком на руках.

— Не хочу тебя расстраивать, — ответила подруга, выпустив изо рта облако дыма, похожее на маленькое привидение, — но, кажется, твоя племянница держит в руках какое-то животное.

— Это не животное, а Тотти, — возразила Инесса.

Тетя Вика и подруга встрепенулись. Тетя выставила в сторону подруги руку с растопыренными пальцами.

— Тихо! Тсс. Инесса… Дорогая… Как, говоришь, его зовут?

— Тотти, — повторила Инесса. — Он хочет есть.

— Оссподи, спасибо тебе. Она заговорила! Я уж не знала, к каким врачам бежать! Она заговорила! Спасибо тебе, оссподи!

— За это надо выпить, — сообразила подруга.

Только тут Инесса заметила, что обе женщины уже изрядно пьяны. Ну и пусть, зато тетя не требует оставить котенка на улице.

На следующий день Инесса сидела в комнате и гладила пушистого, как одуванчик, Тотти. Когда шерстка высохла, он оказался полосатым с белыми грудкой, животиком и лапками. И на мордочке — белая маска, словно медицинская повязка. Или будто котенок сунулся в чашку сметаны.

Из кухни снова доносился горьковатый запах кофе и сигаретного дыма.

Там опять беседовали двое, но на этот раз — тетя Вика и старик-сосед, которого она пригласила, потому что тот оказался ветеринаром.

— Значит, ваша племянница спасла котенка? Хорошая девочка, — проскрипел он. — Ну что ж? Проглистогоним, конечно, на всякий пожарный, пару прививок и пациент готов. Вполне здоровое млекопитающее.

— Спасибо вам, доктор, — по привычке громко горячилась тетя. — Видите ли, девочка сложная. Раз это животное помогло ей снова заговорить, я не могу просто так выкинуть его на улицу. Что ж у меня — сердца что ли нет?

— Да-а, — неопределенно крякнул сосед. — Кошкотерапия, понимаешь... Как зверя-то назвали?

— Это самое… Как там его? Тотти!

Сосед закашлялся.

— О-о, вижу, изучили наши достопримечательности? — одобрил он.

— Чего-о? Какие еще достопримечательности? — не поняла тетя Вика.

— Известно, какие. Памятник коту Тотти, любимцу поэтессы Эдит Сёдергран.

— Эдит кто?

— Сёдер-гран, — раздельно повторил сосед. — Она скончалась совсем молодой — от туберкулеза. Говорят, кот умер прямо на ее могиле — от тоски. По другой версии, его застрелили еще при жизни поэтессы и она очень страдала по этому поводу.

— Оссподи! — воскликнула тетя. — Страсти какие. Нет, доктор, мы нормальные люди — поэзиями не увлекаемся.

— Да? Странно… — протянул ветеринар. — Главное, и окрас совпадает. Тоже полосатый с белым брюхом. Бывает же. Ладно... Пойду я. Приносите завтра вашего Тотти.

Инесса услышала шаги. Скрипнула дверь.

Она вскочила и бросилась на крыльцо:

— Доктор!

Сосед обернул к ней морщинистое лицо и поднял пушистые одуванчиковые брови.

— Да, девочка?

— А когда умер тот кот? Которому памятник.

— Тотти? Да уж почти сто лет назад.

— А вот и нет. Она сказала, что ее Тотти всегда выживает. Всегда!

— Оссподи! Да не слушайте вы ее! — всплеснула руками тетя. — До свидания, доктор!

Сосед пошел по дорожке вдоль дома, всё время растерянно оглядываясь, будто что-то забыл.

Он рос в этих местах, когда Рощино еще было Райволой, и, если бы не эта «нормальная» женщина, обязательно признался бы девочке, что давным-давно, когда был не ветеринаром, а просто маленьким мальчиком, — тоже спас Тотти.

© Юлия Шоломова