Я вообще никогда никого не слушался, ни дур, ни умных, иначе я не написал бы даже «Крокодила».

К. И. Чуковский

Рассказы

Свободна

СВОБОДНА ИЛЛ.jpg

У Галины было всё для счастья — муж, работа, квартира. Еще была дочь в Петербурге.

Неожиданно всё изменилось.

Муж умер. Вышел с работы вечером и тут же у проходной — упал. Даже попрощаться не успели. Работу пришлось оставить, потому что дочь забрала одинокую мать к себе, в большой город. Квартиру продали. Выручили не много. В Петербурге и на комнату в коммуналке не хватило бы. Деньги вложили в бизнес зятя.

Дочь и зять много работали. Даже в выходные. Галина их почти не видела.

Сначала пыталась ждать по вечерам, но они возвращались в полночь, а то и в час ночи. Никакие. Не до разговоров. Есть не хотят — ужинали с партнерами, обедали с клиентами, завтракали с коллегами. Пробовала по утрам вставать пораньше — оладушек напечь, блинчиков, гренок. Никому не надо. Спросонок злые, сонные, ворчливые, только рявкают. На мать не смотрят. Друг на друга тоже.

Галина решила устроиться на работу. Утром объявила об этом дочери и зятю.

— Я на работу думаю выйти. Ищу вот вакансию. Если встретите объявление… — Она осеклась.

Дочь и зять уставились на Галину. Оба. Впервые за последнее время. Как будто только что осознали — она здесь. Потом посмотрели друг на друга.

— Это неслыханно, — сказал зять. — У нас что — денег мало? Разве мы зарабатываем не достаточно?

— Позор, — подхватила дочь. — Мы стараемся, зарабатываем, чтобы ты ни в чем не нуждалась, а ты — на работу! Это, знаешь ли, даже неблагодарно.

Галина покраснела и виновато уставилась на свои руки. Неловкая ситуация. И перед зятем неудобно.

Она увлеклась вязанием. Связала джемпер дочери. По «Бурде моден». Со сложным рисунком. Долго возилась.

Дочь засунула свитер подальше в шкаф и не надевала. Не стильно.

Тогда Галина связала кружевную салфетку. Большую. Красивую. Со сложным узором. Постелила в гостиной на стол.

Дочь спрятала салфетку подальше в шкаф. Не стильно.

Галина пошла по музеям. Посетила все. Ну, почти все. Даже музей «Искусство веера».

Однажды стояла в Михайловском дворце в наушниках и с аудиогидом в руках. Хорошо поставленный голос диктора рассказывал, по приказу какого императора был построен дворец, для кого, кто архитектор, как менялся архитектурный ансамбль… И вдруг поняла пугающее — это не имеет для нее никакого значения. Ровным счетом. От того, что она это узнает — ничего не изменится. Только лишний мусор в голове, заслоняющий факт, что она сама — старый, никому не нужный музейный экспонат.

Потом ещё ездила в театр и в филармонию.

Там все были парами, а она — одна. Грустно. И спектакли пронзительные, и музыка. Наревелась. Такие катарсисы — всю душу вынули. Больше не поехала.

Бродила по городу, сидела в кафе. Вокруг суетились, беседовали, спешили люди. Уйма людей. А она — словно под стеклянным колпаком — одна.

Затосковала.

Снова взялась за поиски работы. Даже составила резюме. И объявление встретила подходящее — в соседний дом нужна консьержка.

Резюме обнаружила дочь. Был скандал.

Дочь забрала паспорт и спрятала в сейф. Чтобы Галина не смогла устроиться на работу. Кому она без паспорта нужна? С паспортом-то особо никому.

На следующий день Галина пила чай. Смотрела в окно с шестнадцатого этажа. Двор огромный, мощеный фигурной плиткой. Ни травинки. На улице осень, а в этом дворе всегда одна погода — бетонная. И полно разноцветных жуков — автомобилей.

Галина отошла от окна и уставилась в телевизор. Там показывали петербургскую ночлежку для бомжей. Светлые стены, двухъярусные кровати, тумбочки, шкафчики, икеевские контейнеры и сами бомжи — отмытые, одетые: кто телевизор смотрит, кто журнал читает. Ну, понятно, для передачи прихорошились. Потом крупным планом дали ящик для пожертвований при входе и табличку на доме с названием улицы.

Потом нарядная ведущая в студии объявила о прямой трансляции из ночлежки и передала слово своей коллеге.

На экране снова появилась ночлежка. Молодая журналистка с большим ярким микрофоном принялась брать интервью у бородатого мужика с добрым лицом.

— Как с вами случилось такое? Стать бездомным.

— Со мной не случалось — я сам так решил, — запротестовал бородач. — У человека всегда есть выбор. Раньше я жил в другом городе — с женой, с детьми. Работал с восьми до полпятого. Дети выросли, жена умерла, на работе сократили. Отдал квартиру молодым — им нужнее. Потерял смысл. Вот — отправился на поиски. Сюда в Петербург пришел пешком. Давно мечтал пожить в городе на Неве, да возможности не было. А потом — взял и пошел. Как есть.

— И поселились в ночлежке?

— Зачем? — снова возразил бездомный. — Я место разведал. Для лета в самый раз. Колоритное. Заброшенный особняк. Там есть охранник, но на мирных бродяг глаза закрывает. Уговор такой. Мы не впускаем вандалов — он не выгоняет нас.

— А здесь как оказались?

— Когда похолодало, пришлось искать, где потеплее. С окнами без стекол выдерживают только пьющие. Напьются до отключки и спят, как на северном полюсе — хоть бы хны. А сюда меня сразу взяли, потому что — с руками. Хотя собеседование долгое было. Будто на крутую работу устраивался.

— И как вам здесь? Что не нравится, а что нравится?

Бородач заговорщицки понизил голос:

— Честно сказать, еда здесь не очень. Сухой паек. Так что я заработал немного и купил электроплитку. Готовлю, когда шибко хочется картошки жареной или ещё чего. А что нравится… Книги. Здесь много книг. Сейчас вот Шукшина читаю. До этого — Абрамова.

— Вы долго жили нормальной жизнью. Простите, но, наверное, тяжело теперь — ощущать себя бомжом, лишним человеком?

Бомж и лишний человек перестал улыбаться и медленно произнес:

— А я себя лишним не чувствую. Наоборот — угодным Богу.

— Как это? — удивилась журналистка.

— А вот так. Когда-то давным-давно Бог создал землю и пожелал, чтобы на ней было всё-всё: и райские сады, и высохшие пустыни, и слоны, и комары, и цари, и — бродяги. Я ведь не бомж, а бродяга. Чувствуете разницу?

Ответить журналистка не успела. Прямой эфир почему-то резко оборвали. Даже последние слова бородатого мужика захлебнулись новостной отбивкой.

Но Галина разницу почувствовала. Она долго сидела в оцепенении. На экране мелькали чужие лица. Повсюду ее окружали равнодушные чужие лица. В голове вертелись слова бородача — про выбор, который всегда есть.

Галина написала записку: «Не ищите. У меня все хорошо». Подошла к окну. Открыла. Вдохнула влажный холодный воздух. Высоко в небе кружили птицы.

В кладовке нашла старый рюкзак дочери. Собрала вязание со спицами, теплые вещи, любимую кружку с розами, которую еще муж дарил на восьмое марта, заварку с чабрецом и печенье, которое вчера сама напекла, а есть никто не стал — худеют. Мобильник не взяла. Денег тоже.

Название улицы отпечаталось в памяти. Идти пришлось далеко. Устала. Поздно вечером добралась до ночлежки. Социальные работники уже уходили по домам — на ночь оставались только охранники, но Галина успела.

— Можно мне здесь переночевать?

Сотрудница нахмурилась. Смотрела пристально — изучала.

— У нас с местами проблема.

— Я полы мыть буду, — поспешно добавила Галина. — Работать.

— Нам уборщица не нужна, а вот в ресторане неподалеку есть вакансия. Документы у вас имеются?

— Паспорт… — Стыдно было признаться, что дочь отобрала. — Паспорт…

— Что паспорт? Утерян? — выручила женщина.

— Д-да.

— Не волнуйтесь, поможем восстановить. Вы не первая с утерянными документами. Что ж, идемте — провожу в женскую комнату. Двенадцатой будете. Говорю же, тяжело с местами.

Галина шла по коридору, глядя в спину сотрудницы, и улыбалась. Столько людей. День и ночь рядом. Крыша над головой есть. И, кажется, работу пообещали.

Ночью спалось плохо. Непривычно. Да и лезть пришлось на двухъярусную кровать, точно подросток, — свободное место оказалось только верхнее. Зато изрядно успокаивал чей-то храп. У Галины и муж храпел, и зять, правда, не в одной комнате с ней, но всё же — привычно.

Утром ей выдали завтрак: лапшу быстрого приготовления, кусок хлеба и яблоко. Лапшу есть не стала, а хлеб со сладким чаем хорошо пошел, и яблоко на десерт. После завтрака вернулась в комнату. Хотела опять забраться на второй этаж кровати, но женщина с круглым восточным лицом — сразу видно, помладше Галины — уступила нижнее. Так что лезть наверх не пришлось. Галина поменяла казенное белье, взбила слежавшуюся подушку и легла. Лежала и думала — привыкала к новому, прислушивалась к себе. Страшно не было. Почему-то вспомнился поезд. Плацкартный вагон. В нем вот так же все едут куда-то, спят на верхних и нижних полках, меняются иногда, застилают казенным бельем, рассказывают небылицы. Пока завтрак выдавали, Галина старалась ни на кого не смотреть, стеснялась, зато чего только не наслушалась. Мол, здесь у каждого второго — если не первого — когда-то были крутые машины, богатые дома, шикарная жизнь, а теперь из-за подлых злодеев и предателей они всё потеряли и очутились в этой ночлежке. Временно, конечно. Вот наберутся сил и вернут крутые дома, богатые машины и прочую белиберду. Ну-ну. А один хвалился не этим, а совсем другим — мол, в каком-то городе, Тамбове что ли или Тобольске — не вспомнить, он был известным мастером. И краснодеревщиком, и камины клал в свободное от работы время — не камины, а произведения искусства. Сам губернатор зазывал в новый дом камин класть. А он, в тот день, когда губернатор хотел за ним машину прислать, собрался и — пешком в Петербург. Как Михайло Ломоносов. Хотя тот в Москву. Голос хвастуна показался знакомым. Галина хотела посмотреть, кто рассказывает, но не решилась.

— Вы лапшу свою будете? — раздался низкий голос сверху.

Возле кровати возникла полная женщина неопределенного возраста в большой растянутой футболке с мордой кота.

— Нет, — соврала Галина. 

На самом деле, она хотела оставить лапшу на потом. На всякий случай.

— Тогда можно я возьму? Не наелась.

— Конечно.

— А печенье можно? 

Возле кроватей стояли и висели на стенах тумбочки без дверей. В такую тумбочку Галина и выложила печенье, прихваченное из дома.

— Берите.

Пухлая незнакомка тут же откусила песочный кругляш.

— М-м, вкусно! Спасибо, — пробубнила она с набитым ртом и хихикнула: — Спокойной ночи.

Галина улыбнулась. Ей было приятно, что кто-то оценил стряпню.

— Между прочим, если надоест койку давить — здесь и комната отдыха имеется. Там книги. Я вот недавно Толстого прочла, «Анну Каренину». В школе не стала, а тут нашло. — Она нахмурилась. — Только в две дальние комнаты слева по коридору не суньтесь. Там опасно. В одной — анонимные алкоголики, люди замкнутые, к себе не подпускают, а во второй — того хуже. Тоже алкоголики, только неадекватные. К ним даже сотрудники здешние по одному не ходят. Всякое может случиться — кто знает, что у них на уме.

Внезапно будничный общежитский уют перестал казаться столь безобидным.

Женщина прошаркала к своей койке и подключила к розетке кипятильник, спираль которого болталась в граненом стакане на ее тумбочке. Другая включила фен и стала сушить волосы, сидя на кровати с широко расставленными ногами в тренировочных штанах. Третья увеличила громкость старого телевизора.

Галина поднялась. Интересно, что за комната отдыха? «Анну Каренину» она читала, но все же…

В глаза сразу бросился огромный стеллаж с книгами. Рядом с ним — сушилка для белья. На сушилке — джинсы, полотенце, футболки.

Галина подошла ближе, наклонилась над сушилкой присматриваясь к корешкам книг. Незнакомые современные фамилии.

— На этих полках ничего интересного. Берите выше! — посоветовал знакомый голос. Голос краснодеревщика и специалиста по каминам.

Галина обернулась. У противоположной стены на старом диване сидел тот самый бородач из телевизора с добрым лицом.

— Ой, — сказала она.

Бородач засмеялся.

Галина прищурилась, пытаясь разглядеть название книги в его руках.

— Это Шукшин. «Охота жить».

— Шукшин? Надо же… — изумилась она. — Никогда бы не подумала, что встречу здесь…

— Хорошо пишет. Душевно, — одобрил бородач.

Галина ощутила необъяснимую легкость. И смелость. Даже какое-то веселое залихватское бесстрашие. Совершенно все равно, что подумает о ней этот человек. А потому можно сказать, что угодно, и спросить, что вздумается.

— Вам бы тоже истории писать, — сказала она. — Слышала сегодня, как вы сочиняете.

— Когда? Пока завтрак раздавали? Ничего я не сочинял. Вот так всегда — правде меньше всего верят.

— И что же вы тогда сбежали от жизни такой хорошей, а? — усмехнулась Галина.

Разоблачать так разоблачать.

— А я, как Лев Толстой! — огорошил он. — Невыносимо стало в семье. И все эти господа с позолоченными задами опротивели. Надоело. Достали. Ещё не рассвело, когда оделся и сбежал. Как Лев Николаевич — с пятьюдесятью рублями в кармане. Только ехать пришлось не на поезде, а как придется — то автостопом, то на своих двоих. На билет-то не хватило. А вы-то сами как до сюда докатились? Небось та еще принцесса на горошине?

Галина моргнула. И вдруг поняла, что ответ ее в точности такой же:

— Невыносимо стало. Достали. Вот и сбежала.

Бородач расхохотался:

— Ну, знаете ли, гражданочка, это уже плагиатом называется! Ай-яй-яй, не хорошо.

В следующие дни случилось много всего.

Галина устроилась на работу. Уборщицей. Оно, конечно, тяжелее, чем консьержкой, но зато всегда хорошая еда — разнообразная, полезная, с витаминами. Движение опять же. Она даже похудела и при этом как будто обрела мышцы, стала сильнее.

А еще — теперь были деньги на пряжу.

Галина связала шарф. Длинный. Полосатый. Не себе. Бородачу. Никите. Шарф ему очень понравился. Как надел, так и не снимает. Небось и спит в нем. И моется. А потом сушит феном волосы и шарф. Думать об этом было весело. И радостно, что кто-то оценил вязание.

А еще случилось головокружение. Это когда Никита позвал:

— Есть одно место интересное. Давай сходим.

— Нет, не надо деньги тратить.

— А туда можно без денег! Мы же не есть, а только посмотреть.

— Неудобно как-то…

— Странные вы — женщины. После всего, что было, включая ночлежку для бездомных, тебя волнует, что подумают незнакомцы, которых больше не увидишь. Скоро совсем похолодает — эту лавочку прикроют.

В общем, пошли.

Оказалось, какое-то арт-пространство. Сейчас модно. Сначала долго поднимались по лестнице, потом пробирались между столиками в тёмном помещении со светящимися разноцветными конструкциями и вдруг — оказались на улице.

И не просто на улице, а над городом. Над крышами. Даже крыша Исаакия видна, и другие соборы, и шпиль Адмиралтейства. Никогда еще Галина не видела Петербург, да и мир, — под таким углом.

Тогда оно и случилось. В небе с разудалыми криками кружили птицы. Закатная радуга лопнула, и все цвета растеклись над городом до самого горизонта — особенно розовый, сиреневый и оранжево-желтый. Ветер омывал лицо холодным чистым потоком. Крыши колыхались, как морские буруны.

— Свободный столик вон там. Что пожелаете? — спросила официантка в льняном фартуке поверх ветровки.

Никита не растерялся. Медленно огладил бороду и с достоинством изрек:

— Будьте любезны, чаю. Травяного. И пледы, пожалуйста.

— Конечно, — вышколено улыбнулась девушка.

Галина испуганно огляделась. За соседним столиком сидела молодая пара в катастрофически дырявых джинсах и нарочито мятых балахонах с капюшонами. Понятно — может, и они с Никитой сошли за таких вот эксцентричных неформалов. Публика здесь, судя по всему, вызывающе богемная, свободная. Пожертвованные благотворителями вещи, из которых Галине предложили выбрать, что подойдет, выглядели даже приличней, чем одежда здешних посетителей.

— А деньги? — испуганно шепнула она. — Ты же обещал не тратиться.

Никита помрачнел.

— За это не волнуйся. Деньги у меня всегда водятся. Подрабатываю как никак. Настанет день — я и дом куплю.

— Где? — удивилась она.

— Да хоть в Комарово. И природа обалденная, и до города близко. — И запел тихонько: — На недельку, до второго, я уеду в Комарово… Поедешь со мной, а?

Галина засмеялась счастливо. Борода Никиты светилась радужно, как у волшебника.

А потом в ресторане случилось то, из-за чего пришлось срочно уволиться.

Галина в тот день подменяла дежурную уборщицу, которая в течение дня поддерживает порядок. Метрдотель сообщил, что в зале разбили бокал — надо убрать.

Она вооружилась щёткой и совком и поспешила в зал. Проходя мимо большого зеркала, одернула униформу и усмехнулась: «Кто-нибудь из прошлой жизни увидит — не узнает».

Но ее узнали. Еще как узнали.

Бокал разбили в центре зала за большим круглым столом, на котором все время стояла табличка «Зарезервировано». Там сидели люди в деловых костюмах. Галина шла в своей униформе с совком и щеткой в руках, и с каждым шагом ноги становились ватными и воздуха не хватало. Прямо на нее смотрела — дочь. В строгом костюме, с высокой прической, с безупречным макияжем. Галина вспомнила, что давно не красила волосы — решила отращивать благородную седину. С каждым шагом Галины глаза дочери увеличивались. Сейчас она встанет из-за стола, вцепится в руку и поволочет мать прочь из этого места, потому что «позор», «денег хватает» и всё такое.

— Что-то случилось? — спросили за столом.

— Нет-нет, — поспешно ответила дочь Галины. — Просто задумалась.

Она улыбнулась, глотнула воды из стакана и со всем вниманием уставилась на одного из собеседников.

Только тут до Галины дошло, что означали эти расширенные глаза.

Страх.

Ведь Галина могла поздороваться. Могла броситься обниматься. Могла, в конце концов, назвать дочерью. И как раз тогда — тот самый позор.

Дочь панически испугалась. Она едва не лишилась чувств от мысли, что прямо сейчас все узнают: ее мать — уборщица.

На одной чаше весов были важные господа, на другой — мать, которая с удовольствием работает уборщицей.

Галина отвела взгляд, быстро собрала осколки и ретировалась в помещение для персонала.

Там она в спешке переоделась, после чего сообщила менеджеру о срочном увольнении.

— Но так нельзя! — возмутился менеджер. — Так не делается! В прошлый раз вам заплатили неделю назад. Если хотите получить деньги за последнюю неделю — вы должны!..

— Не нужно денег, — легко отказалась Галина. — Я ухожу.

— Нет. Вы не можете уйти.

— Я не могу остаться. Я только что потеряла дочь.

— Простите…

Менеджер застыл с открытым ртом, а она устремилась к черному ходу.

С восстановлением документов вышла задержка, зато соцработники заверили, будто президент разрешает временную регистрацию бомжей по адресу ночлежки.

Галина стала собирать на улицах бутылки, жестяные банки. Понравилось.

Раньше было бы стыдно, но теперь она точно знала — никому нет до этого дела. Некого стыдиться. Всем всё равно.

Вот и старый рюкзак дочери пригодился. С рюкзаком намного больше собрать получается.

Говорят, теперь и пластиковые бутылки принимают. Отличная новость. Надо только узнать адрес. Пластиковые легче и их больше, так что работы впереди — непаханое поле. Можно сказать, деньги по всему городу под ногами валяются.

А еще — приятно знать, что благодаря тебе город становится чище. Раньше чище становился только один ресторан, а теперь — целые улицы, дворы, районы — в ее власти.

К тому же на эту работу сам себя нанимаешь — без всяких документов.

Вечерами Галина начала вязать шапку. Никите. А он читал вслух Чехова.

Еще она связала носки соседке по койке Лидии Васильевне.

На вид ей за семьдесят — самая пожилая в ночлежке, но возраста своего не помнит. И фамилии не помнит, и как сюда попала, и почему. Зато с удовольствием смотрит сериалы — ругает героев, подсказывает, что делать. «Да брось ты ее! Не стоит она тебя. Хороший такой парень».

Однажды возле нового сверкающего торгового центра Галина увидела скопление людей.

Где люди, там и бутылки. Это она сразу усвоила, поэтому приблизилась к сборищу.

Мужчине с тяжелыми щеками и большим животом, на котором пиджак натянулся так, что вот-вот пуговицы отлетят, — торжественно подали ножницы. Очевидно он собирался перерезать красную ленту, по которой скользили солнечные блики. Рядом с толстяком улыбалась… дочь. Сияющая, элегантная, на каблуках.

Галина протиснулась поближе.

Бутылки в пакете позвякивали.

Люди расступались. Не из вежливости — просто не хотели мараться о бомжиху.

Галина их понимала. Она сама далеко не сразу научилась видеть сквозь. Сквозь ветхую одежду, странный запах, борозды морщин — человека. Лучше сразу смотреть в глаза…

Взгляд дочери остекленел. Лицо застыло от ужаса. Заметила.

Галина горько улыбнулась.

Боится, что позову, мол, «здравствуй, дочка», и будет позор при всех этих значительных персонах.

Не боись — не позову. Что я? Я-то не значительная. Так себе.

Тут один из охранников смекнул — в ряды господ вмешался нежелательный элемент.

Быстро пересек открытую площадку и брезгливо взял Галину под локоть. Бутылки в пакете зазвенели.

— Извините, но здесь мероприятие. Вам нельзя.

И потянул. Галина хотела еще посмотреть на дочку. Красивая. Далекая, но родная.

— Я только постою, — попросила она.

— Нельзя! — дернул сильнее.

Пакет упал, послышался звон разбитого стекла, одна бутылка покатилась по асфальту в сторону красной ленты. Обидно. Целое утро собирала.

— Дура! — вырвалось у охранника.

Солнце зашло за тучу. Всё поблекло. Веселые блики больше не скакали по лицам, стеклам и красной ленте.

Лицо дочери окончательно перекосилось. Галина повернулась уходить.

— Мама, — донеслось слабое блеяние.

Стало очень тихо. Галина двинулась прочь.

— Мама! — истерически закричала дочь и, ломая каблуки, побежала по асфальту.

Галина остановилась.

Дочь тоже остановилась. Совсем рядом. Можно потрогать родное далекое лицо.

Люди расступились, попятились.

— Мама, вернись, — выдохнула дочь дрожащим шепотом. Безупречный слой пудры на щеках испортили две влажные полоски.

Галина прищурилась — солнце снова выглянуло из-за тучи.

Рядом демонстративно покашляли. Дочь обязана воротиться в строй, продолжить спектакль.

Над собравшимися с пронзительным криком пролетела чайка. Что-то шмякнулось на асфальт, испачкав красную ленту. Птица никому ничего не должна.

— Не хочу, — ласково ответила Галина. — У меня для счастья всё есть — любимый, крыша над головой, работа.

Она повернулась и пошла прочь, уверенная — действо вокруг красной ленты продолжилось. Дочь всегда была сильной.

Потом случились сразу две новости. Одна — хорошая. Вторая — сумасшедшая.

Первая. Документы наконец восстановили.

Вторая. Когда Галина нахлобучила на голову Никиты почти довязанную шапку, чтобы проверить, закрывать ли уже петли на макушке, он как ни в чем не бывало спросил:

— Ну, что, дама при паспорте, поедешь со мной в Италию? Я денег заработал.

— Куда? — не поняла Галина.

— В Рим. В Петербурге холодина, а в Риме сейчас тепло. Мандарины можно рвать прямо в городе вдоль тротуаров. Я уже купил походную газовую плитку. И специальный чайник для нее. И баллоны…

— Шутник, — отмахнулась она.

Через месяц Галина с Никитой вылетели в Рим. Там добрались до Ватикана. Первую ночь шел дождь, поэтому ночевали под крышей колоннады Бернини на площади Святого Петра. В спальниках, которые Никита тащил за спиной в огромном рюкзаке вместе с прочими необходимыми вещами.

Сначала Галина посчитала затею безумной, но, едва стало смеркаться, — под колоннаду повалили какие-то люди. Разворачивали матрасы, а то и вовсе ложились на плиты, подоткнув под головы тюки. То ли паломники, то ли бродяги — не разберешь. Если бы Никита замешкался, места могло бы не хватить. Засыпая возле колонн Ватикана в невероятной близости от Его Святейшества Папы Римского Франциска (обычному туристу это недоступно!), Галина думала, что жизнь фантастичнее любой самой изощренной фантастики. Еще она думала, что чувствует себя у Бога за пазухой. И само небо поет колыбельную.

Дождь убаюкивал, а теплый и свежий воздух ласково трепал волосы, разглаживал напряженное лицо.

Следующий день выдался умытым и ясным. Они вернулись в Рим и бродили по двухтысячелетним развалинам молча, общаясь взглядами. Никогда прежде время не ощущалось таким огромным, бесконечным, как космос. И насколько же малые его частицы дарованы человеческим существам. Малые, но драгоценные, потому что какое же счастье — жить. И дышать, и видеть, и двигаться, смакуя этот день, неповторимое мгновение вечности.

На ночь в Ватикан не пошли. Остались в Риме. Спустились к берегу Тибра под монументальные каменные стены, обнимающие берега, под сень пышных деревьев, нависающих над стенами. Спальники расстелили на туристических ковриках. Никита вскипятил воду для чая на миниатюрной газовой плитке. Галина сделала обжигающий глоток из маленькой стальной кружки и завороженно уставилась на небо. Все созвездия, все звезды, даже самые ничтожные и неприметные, сияли так ярко, словно именно от них зависела красота этой ночи.

Никита шумно отхлебнул кипяток и шепнул:

— О чем задумалась?

— Знаешь… Такое чувство, будто я сейчас живу вторую жизнь. Даже третью.

Никита нашел ее руку и крепко сжал сухой горячей ладонью.

— У тебя будет столько жизней, сколько ты сама захочешь. И там, где ты выберешь. Потому что ты… свободна.



© Юлия Шоломова

Иллюстрация автора.


Новости

Обращение Юлии Шоломовой

Добавлено 27 октября, 2021

Ангел. Техника ассамбляж.

Добавлено 10 апреля, 2020