Рассказы

Поцелуй ветра

«Кругом одни идиоты!» — думала Наталья Борисовна, пытаясь собрать со стола шарики ртути. Дети опять градусник разбили, но, разумеется, ни у кого нет глаз, чтобы это заметить!

Она сидела в закутке темного коридора при свете настольной лампы и заполняла бланки для утренних анализов, когда увидела между бумагами глянцевую лужицу. «Ослепли все, что ли? Видимо, пока им градусник о лоб не расшибешь, даже не почешутся!»

А еще — другие медсестры позволяют себе во время дежурства прилечь на кушетку, но только не она! Больница-то детская, мало ли что.

Совсем маленькой Наталья Борисовна жила в блокадном Ленинграде с мамой и старшим братом. Транспорта не было, и мама каждый день два часа шла на работу через весь город, потом обратно... А им тут лишь бы прилечь!

Из глубины коридора послышались всхлипывания. Наталья Борисовна пошла на звук. В ее смену дети себе капризов не позволяли. Все знали, что с ней шутки плохи.

Кто-то плакал в тринадцатой палате. Уже у самой двери неожиданно кольнуло сердце. Боль выстрелила в левое плечо. Наталья Борисовна охнула. Вот ведь старость не радость… Она решительно шагнула в темноту — некогда загибаться! А то все окончательно распоясаются.

Шмыганье раздавалось от левой угловой кровати. Туда сегодня положили новенького.

Ох, сейчас этот безобразник получит на лимонад! Не хватало еще всех перебудить.

Она устремилась в темный провал между кроватями и вдруг вспомнила — этот мальчик из детдома. Тем более странно, что сквозь всхлипывания слышалось «ма-ма». Никакой мамы у него нет и быть не может!

Ну ничего, сейчас он раз и навсегда усвоит здешние порядки.

— Мама? — спросил ребенок.

Наталья Борисовна вздрогнула. Показалось, будто сверху, из темноты, на ее давно морщинистое лицо опустилась большая теплая ладонь — погладила, расправив сдвинутые напряженные брови, сжатые губы, сведенные скулы. Лицо обмякло. Сердце отпустило. Пальцам отчего-то стало щекотно.

Неожиданно для себя она наклонилась к нарушителю спокойствия и погладила коротко стриженую голову.

Руку обхватила маленькая ладошка.

— Ты услышала?

— Услышала-услышала, — ворчливо отозвалась Наталья Борисовна. — Спи давай.

Она села на край кровати и позволила мальчику держать руку. Прерывистое дыхание ребенка постепенно выравнивалось.

Завывал ветер. Деревья за окном танцевали, перебрасываясь отблесками уличных фонарей. Пахло не по-больничному — чем-то теплым. То ли сухой травой, то ли булкой, то ли пуховой шалью. Вспомнилось — так пахнут спящие дети…

Наталья Борисовна фыркнула и растерянно заморгала. Впервые за годы работы она сидела на детской больничной койке, не понимая, как допустила такую фамильярность.

Вообще-то все говорили, что у нее скверный характер. Так считали и дочери, и их мужья, и внуки. Каждая встреча заканчивалась руганью. Стоило ей посоветовать что-то дельное, как они тут же одергивали: «Хватит ворчать!»

Конечно, на работе она могла отвести душу и ворчать, сколько угодно. Тем более, на этих незадачливых мамаш и папаш, чьи бедные отпрыски лежали в больнице. Ведь все по халатности родителей! Не уберегли детей, недоумки, а теперь бегают — то режим нарушают, то микробов в отделение тащат. Да если она будет молчать, то их больные дети так и не вернутся домой!

Наконец, послышалось сопение. Дыхание мальчика стало ровным и глубоким.

Наталья Борисовна отцепила от руки маленькие пальцы и, крякнув, поднялась.

Двинулась было к двери, но вернулась — натянула одеяло до подбородка, подоткнула по бокам, как когда-то — своим детям.

***

Утром она несла градусники в тринадцатую палату и у двери остановилась. Звучал смутно знакомый голос.

— У меня есть мама. Она приходила ко мне сегодня ночью.

Раздался звонкий девчоночий смех.

— Вот тупица! Никакая это не твоя мама, а обычная медсестра. Старая к тому же.

— Нет, она моя мама. Я позвал ее, и она услышала.

Лицо окаменело. Наталья Борисовна вошла и принялась раздавать градусники.

— После завтрака все на процедуры! — строго велела она.

Оказавшись возле левой угловой кровати, Наталья Борисовна подала градусник ночному безобразнику.

Мальчик старательно ловил ее взгляд. Она старательно смотрела в сторону. Обойдется! Ишь чего выдумал!

— Спасибо, мама, — шепнул он.

Наталья Борисовна сделала вид, что не услышала. Двинулась дальше.

Девочка с соседней койки захихикала.

***

Процедурный кабинет неизменно успокаивал. Расставляя и раскладывая по местам бесконечные ампулы и пробирки, стерилизуя все подряд, она словно стерилизовала, очищала — голову. Даже недавние семейные ссоры переставали казаться такими возмутительными. Только на этот раз, сколько ни гремела металлическими инструментами, сколько ни сортировала лекарства — не думать о мальчике не получалось.

Прежде чем уехать домой, она долго копалась в бумагах пациентов, после чего отправилась к врачу и услышала то, во что верить не хотелось:

— Неоперабельная злокачественная опухоль.

— Но что-то ведь можно сделать? Попытаться спасти.

— Наталья Борисовна, вы же слышали диагноз. Никто не возьмется. Да и деньги какие. Его сюда-то к нам определили, потому что никому не нужен.

Внезапно в комнате потемнело, и в открытую форточку ворвалось шипение. Это тысячи дождевых спиц вонзились в асфальт, кипя и пузырясь. На оконном стекле заплясали водяные фигурки.

Наталья Борисовна тяжело поднялась и вышла. У кабинета какой-то мальчишка отковыривал со стены фотообои. Увидев ее, маленький вредитель кинулся бежать. В подобных случаях Наталья Борисовна бросалась следом, но на этот раз — села на скамью.

— Вот поганец, — равнодушно промямлила она, прижав руку к груди. — Еще раз увижу, уши надеру.

***

Следующее дежурство снова было ночным. Молодые не любили оставаться ночью — у них семьи, дети, личная жизнь, а у Натальи Борисовны весь этот букет в прошлом.

Вопреки обыкновению она пришла раньше — в часы родительских посещений. Повсюду мелькали мамы с детьми — бродили по коридорам, сидели на кроватях, копошились в общем холодильнике.

— Грязи-то нанесли, — по привычке пробормотала Наталья Борисовна.

В тринадцатой палате на угловой левой койке сидел мальчик, похожий на бездомного котенка — тощий, взъерошенный. Казалось, еще чуть-чуть — и пронзительно замяукает. Наталья Борисовна закатила глаза и раздраженно причмокнула — она никогда не любила кошек.

Увидев ее, ребенок дернулся, а потом — да-да, не показалось — настороженно прижал ушки.

— Ты пришла ко мне?

— Пришла, — согласилась Наталья Борисовна. — Вот держи. Это бублик. С маком.

Мальчик принял в обе ладони румяное в черную крапинку кольцо и откусил. Послышался звук, напоминающий мурлыканье.

Детские воспоминания снова просочились сквозь толщу лет. Брат был такой же худенький, взлохмаченный... Целая жизнь прошла после блокады, а рисунки памяти не стерлись, не помутнели, наоборот, будто бы обозначились четче, объемнее. Как-то брат принес лакомство — темно-рыжие пузатые бусины. Липовые почки. Она подставила ладошку — бусины оказались теплыми, мягкими и вкусными. Наталья Борисовна и по сей день по весне, проходя мимо дворовой липы, срывала пару почек и жевала, глотая слезы.

Брат все время не доедал, оставлял свои крохи ей, младшей сестренке, лукавил, мол, не хочется. А однажды утром — больше не проснулся. Так и лежал прямо на полу в одеялах. Мебель-то всю сожгли…

— Чего бы тебе хотелось? — спросила Наталья Борисовна и вдруг добавила: — Из того, что нельзя.

Он перестал жевать, помолчал пару секунд и выдал:

— На улицу. Погулять. Я раньше в другой больнице лежал. Давно не гуляю.

Наталья Борисовна приложила палец к губам.

— Тс-с… Иди за мной.

Они вышли на улицу, за ворота больницы. Там и сям почерневшими зеркалами разливались лужи. Мальчик приблизился к самой большой, долго смотрел в глянцевую поверхность и вдруг прыгнул в воду, побежал.

Наталья Борисовна дернулась и поперхнулась криком, закашлялась. Вот паразит! В таких сомнительных ботинках моментально промокнет, простудится!

А потом она услышала смех мальчика, и перед глазами всплыла картинка из прошлого. Галдящая детвора скачет по лужам, и она, зажав в руке подол перепачканного платьица, стоит по щиколотку в воде и хохочет. Навсегда позабытое ожило и запрыгало солнечным зайчиком по мутным зеркалам, заискрилось в брызгах, летящих из-под сомнительных ботинок.

Наталья Борисовна поняла, что хихикает вместе с мальчиком, только когда рядом раздался резкий голос:

— Сразу видно, не родная бабушка, а няня! Разве можно ребенку такое позволять! Он же у вас заболеет!

«Что за выдра лезет не в свое дело?» Наталья Борисовна вскинула брови и повернулась. На нее презрительно смотрела очкастая старушенция в вязаном берете.

— Это мой сын, — отчеканила Наталья Борисовна. — И он уже — болеет.

Старушенция нахмурилась и пошла прочь, бормоча:

— Совсем с ума посходили, на старости лет рожают…

Мальчик обернулся и помахал. Штаны — по колено мокрые.

Нет, она не станет его ругать. Хотя в воскресенье, когда дочь привезла внучек, Наталья Борисовна кричала за ужином: «Убери локти со стола! Не чавкай! Чему вас мать учит!»

От салата отказались, привереды. В блокаду быстро бы гонор свой позабыли! Тогда и траву ели. Только вылезет, а ее уж рвут с утра, кто успеет. Потом сварит мама в подсоленой воде, потолчет, и хоть бы раз они с братом закапризничали. А тут — смотри-ка, от салата носы воротят, боярыни.

«Мам, не хочу больше ездить к бабе, она плохая», — сказала внучка. А этот глупыш — «мама»… Вот ведь как.

***

После отбоя Наталья Борисовна подошла к тринадцатой палате и замерла, приоткрыв рот. Вместо обычного гомона в палате звучал единственный детский голос — теперь уже хорошо знакомый.

— Сегодня мама водила меня гулять.

— Врешь! — выкрикнул хриплый басок.

— Не вру. Вон мои штаны на батарее... Там была лужа, и в ней висели дома. Я заглянул внутрь, хотел узнать, сколько в этой луже места, где оно кончается… А оно не кончается! В этой луже целая улица. И небо. Я бросил камень, и облака слопали его! А потом по облакам скользила птица. Она исчезла у меня под ногами. Тогда я тоже прыгнул прямо в небо и побежал, разбрызгивая дома…

— И тут-то тебе влетело! — вставил звонкий девчоночий голос.

— Нет, не влетело. Мама добрая. Она засмеялась.

— Сколько тебе повторять, тупица? Нет у тебя мамы!

Наталья Борисовна вошла в палату.

— Сынок, давай-ка я тебя укрою, — сказала она, выразительно глядя на девочку с соседней кровати, глазищи которой поблескивали в темноте, как у хищного зверька. — Спокойной ночи, сынок.

***

К предстоящему дежурству пришлось многое успеть. На банковской карте накопилась внушительная сумма. И пенсия капает, и зарплата, а тратить, в общем-то, не на что. Утром она сняла со счета все деньги.

Придя на работу, не переодеваясь, отправилась к врачу.

— Этого хватит?

— Деньги здесь дело десятое. Даже если и хватит, шанс мизерный. Да не переживайте вы так, Наталья Борисовна. Это же чужой ребенок. Нас мало, а их много.

— Не чужой.

***

Когда стемнело, и даже редкие смешки в палатах стихли, в коридоре послышались легкие шаги.

Он пришел.

Наталья Борисовна непременно возмутилась бы, вздумай колобродить другой ребенок.

А этого что ругать? Пусть себе не спит подольше — ему и так мало осталось. Некогда спать.

***

Мальчик забрался на кушетку.

Она поднялась из-за стола и пошла к нему.

Хмыкнула. Должно быть, забавное зрелище: внушительная тетка и щуплый мальчонка сидят бок о бок в пустом коридоре.

Лампа светила на стену. Наталья Борисовна вспомнила детскую игру с тенями, подняла руку и зашептала:

— Привет, я гусенок!

Мальчик ахнул, увидев, как глазастая птица на стене открывает клюв.

— Научи меня так же!

— Смотри. Складываем пальцы вот так…

— Почему у тебя грязные руки? — перебил ребенок. — Помой.

Наталья Борисовна потерла кожу, испещренную темными пятнами.

— Это не грязь, это время. Когда у человека заканчивается время, его тело меняется.

— Оно становится грязным?

— Нет, оно становится старым, изнашивается.

— И руки?

— И руки, и лицо, и все, что внутри. И однажды человеку придется покинуть свое тело.

— И куда он тогда пойдет?

— Он полетит на небо.

— А как он полетит без тела?

— Душа может летать и без тела. Она отправится на небо, но в любой момент сможет прилетать обратно и наблюдать за тем, кого любит.

— И они могут говорить и обниматься?

Холодная ладошка легла на ее руку.

— Нет, не могут.

— Но этого человека, который умер, можно увидеть?

— Нет.

— Значит, никак нельзя узнать, что он рядом?

— Можно. Он дыхнёт. Вот так. — Наталья Борисовна наклонилась и подула мальчику на лоб. — Ш-ш-ш…

— Как ветер?

— Как ветер.

Мальчик зевнул изо всех сил, даже с подвыванием.

— А ну поднимайся! Гляди-ка, едва челюсть не свернул.

Он послушно встал, ухватился за ее руку и позволил отвести себя в палату.

На обратном пути грудь стиснуло. Незнакомое ощущение. Наталья Борисовна остановилась и оперлась о стену. Вот до чего жалость доводит. Так и заболеть не долго.

К столу не пошла.

Впервые решила в ночное дежурство прилечь на кушетку.

Дерматиновая обивка была еще теплой. Она положила руку на то место, где недавно сидел ребенок, закрыла глаза и улыбнулась.

Может, это и не жалость вовсе, а другое?.. Любовь, например.

***

Утром мальчик проснулся внезапно, словно от громкого крика.

В палате царила тишина. Одеяла на кроватях вздымались неровными белесыми холмами. Остальные еще спали.

Он на цыпочках выбрался за дверь. Захотелось поговорить с мамой, а то скоро ее смена закончится.

Несмотря на ранний час, в конце коридора суетились взрослые. Сердце заколотилось. Мелькание людей в зеленых костюмах, как туман, мешало рассмотреть Наталью Борисовну. Потом он увидел.

Тучная фигура в белом халате возвышалась над кушеткой.

Вдруг двое мужчин подняли ее и совсем не осторожно переложили на каталку.

— Мама!

— А это еще кто? — раздался над ухом тревожный голос. — Уведите ребенка!

— Пойдем, пойдем, нечего тебе тут делать.

Кто-то крепко ухватил за руку и потянул обратно, в сонный коридор.

— Что с моей… — Он запнулся. — Что с Натальей Борисовной?

— Тебе это знать не обязательно.

— Нет, обязательно! Она моя мама!

Мальчик отчаянно старался не заплакать, но голос предательски дрожал.

Женщина остановилась.

— Она уснула.

— А когда она проснется?

— Никогда. Она навсегда уснула.

— Значит, умерла?

— Иди сюда.

Незнакомка притянула его к себе. Обняла. От ее халата пахло чем-то резким, лекарственным, и сигаретами. Совсем не так, как от мамы.

***

Он вышел на крыльцо очередной больницы вместе с двумя женщинами.

Одна из них была врач, а вторая — тетя Лена из детдома.

— Мальчик вполне окреп после операции, — говорила врач. — А вообще… удивительно. Мне сказали, что все это заслуга какой-то старой медсестры, мол, она оплатила безнадежную операцию. Можно сказать, подарила жизнь. Надо же, никто не верил, а он спасся. Видимо, кто-то этого очень хотел.

***

Тетя Лена забирала его обратно. Туда, где дети только и делают, что мечтают о мамах.

Мальчик шел по асфальтовой дорожке и смотрел вверх. На пронзительно голубом холсте заплелись в узорах черные ветви. Редкие желтые кляксы вздрагивали, готовые в любую секунду сорваться.

Лишь береза еще совсем не облетела, будто чего-то ждала.

Он остановился.

Подул ветер. Янтарные плети затрепетали. Челка пощекотала лоб.

— Мама?

Ветер дунул сильнее.

Над головой зашумело, зашуршало, зашепталось.

Желтые клочки разметались и замельтешили вокруг. Один из них, кружась, коснулся носа. Он был влажным, и показалось, будто это поцелуй. Кто-то легонько поцеловал в нос.

Он кивнул.

— Да, я понял!

— Что ты понял?

Тетя Лена обернулась.

— Понял, о чем говорила мне мама.

— Фантазер.

Она пожала плечами и нетерпеливо взяла его за руку.

Да, совсем скоро он окажется там, где дети только и делают, что мечтают о мамах.

Только это больше не про него.

Его мама всегда рядом.

© Юлия Шоломова